Из армии на войну, из плена – на подвиг. История Ветерана Юрия Русских
Очень часто, читая воспоминания ветеранов Великой Отечественной войны, мы встречаем истории про то, как молодые парни сразу после выпускного отправлялись на фронт, осаждали местные военкоматы, чтобы отправиться на войну в 16-17 лет. История нашего земляка Юрия Павловича Русских не такая. Войну он встретил, проходя срочную службу на Дальнем Востоке. Принимал участие в боях под Сталинградом и на Донбассе, попадал в плен и сам взял противника. За совершенный им подвиг был награжден медалью «За отвагу»
Портал Kirov.ru впервые публикует воспоминания Юрия Павловича. Благодарим сына Юрия Павловича – Сергея Юрьевича Русских и филиал ПАО «Россети Центр и Приволжье» – «Кировэнерго» за предоставленные материалы.
Русских Юрий Павлович
Родился в 1920 году. В октябре 1939 года был призван в Красную Армию. Служил на Дальнем Востоке в 65 артиллерийском полку пятой Крымской стрелковой дивизии. 6 мая 1941 года обучился на курсах младших лейтенантов. Октябрь 1941 года – младший лейтенант, командир взвода управления пятой батареи 657 артиллерийского полка 204 стрелковой дивизии. Июль 1942 г. – Юго-Восточный фронт. Оборона дальних подступов к Сталинграду. Май 1943 года – 5 ударная армия. Командир взвода управления 2-ой батареи 1034 артиллерийского полка 52 отдельной стрелковой бригады 127 стрелковой дивизии. 25 декабря 1943 г. получил тяжелое ранение. Госпиталь в Киеве, Душанбе. Май 1944 года – инвалид 2-ой группы, снятие с военного учета. За бои по освобождению Донбасса был награжден медалью «За отвагу». Умер 31 января в 2009 году.
В октябре 1939 г. меня призвали в Красную Армию. Попал служить на Дальний Восток в 65 артиллерийский полк 5 Крымской стрелковой дивизии, который находится на станции Шимановская. После окончания полковой школы был назначен начальником радиостанции при штабе начальника артиллерии дивизии. Когда началась Великая Отечественная война, шел последний год моей службы. В войсках не хватало младших командиров и поэтому в нашей дивизии были организованы курсы младших лейтенантов, которые в основном состояли из сержантов и старшин, в число курсантов попал и я. Окончив эти курсы осенью 1941 года, мы были направлены в село Черемхово Хабаровского края, где в это время формировался 657 артиллерийский полк, входящий в 204 стрелковую дивизию. Меня назначили командиром взвода управления 5 батареи, командиром которой был старший лейтенант Куликов, а командиром второго дивизиона, в который входила батарея, капитан Соколов. Энергичный, всегда подтянутый, капитан был для меня образцом для подражания.
Командира батареи я недолюбливал, мне он казался чересчур придирчивым и требовательным к нам командиром взводов. Как-то так получилось, что я подружился с командиром огневого взвода младшим лейтенантом Шадриным, который тоже разделял мое мнение о комбате. Каждый день мы с ним вдвоем ходили на доклад к комбату и часто выходили от него со взысканием. Особенно попадало мне за личную лошадь комбата, которая числилась в моем взводе, и за чистоту и сохранность которой мне приходилось отвечать. Темно-серая кобылка была неспокойной лошадкой и частенько ей доставалось от соседних лошадей, за что я получал очередное неудовольствие от комбата.
Служба в артиллерийском полку была для меня не в тягость, но и повышения в чине она мне не предвещала. Пушки образца 1905 года мы возили на конной тяге. В нашем полку было 800 лошадей и жизнь полка в какой-то степени походила на кавалерийский. Мы вставали, завтракали, шли на обед, ложились спать по сигналам трубы. Особенно запомнился сигнал на обед. Подстраиваясь к звукам трубы, мы мысленно повторяли: бери ложки, бери бак, а если нет – иди так. Звуки боевой тревоги приводили в трепет не только людей, но и лошадей. При этих звуках было трудно их удержать и тем более сесть в седло вне конюшни. Лошади спешили в парк, где стояли пушки и повозки.
Шла война, и мы учились азбуке войны. Но в буднях учебы были такие моменты, о которых не скажешь, что они пригодятся на войне. Территория нашего полка была разделена дорожками на участки, где были установлены аншлаги с надписями: «Бегом. Шагом». На участке «бегом» солдаты должны бежать, а офицеры идти строевым шагом. На участке «шагом» – обычная ходьба. Кому это было нужно? А что касается стрельбы из личного оружия, то за время обучения мы стреляли всего один раз тремя патронами. Где уж тут научится метко стрелять. Пытались нас научить владением клинком. Сначала мы рубили лозу палками, а как пришли на рубку клинком, то после первого же занятия одной лошади отрубили ухо, а другой повредили круп. После этого от занятий с клинком отказались. Изучая устройство пушки, мы не имели возможности хотя бы раз произвести из нее выстрел. Это делали одни наводчики.
Так, изучая только теорию, мы готовились воевать. В один из июльских дней 1942 г. была объявлена боевая тревога, и мы ускоренным маршем прибыли к месту погрузки. Началась погрузка в вагоны, и пошли разговоры о том, что мы отправляемся на фронт. Вскоре лошади, орудия и грузы были погружены, и мы двинулись в путь. Большинство солдат были рады, что скоро встретимся на передовой с немцами и будем воевать. Из доходивших до нас слухов там давали шоколад и шнапс, а у нас уже подтянуло животы от скудного пайка.
Но не все стремились туда. Был у меня во взводе солдат Горгонов, так он на ходу выпрыгнул из вагона и был таков. Мне же за него пришлось держать ответ перед командиром полка. После десяти суток мы прибыли к берегам Волги в район Сталинграда. Переправились на правый берег на пароме прямо в вагонах, после чего наш состав прибыл в район разгрузки. Был июль 1942 года. Настроение было бодрое. Нам скорее хотелось встретиться с врагом.
Эта встреча произошла в районе г. Калач-на-Дону. Ожидая своей очереди переправы по мосту на правый берег Дона, мы были подвергнуты бомбардировке несколькими самолетами противника. В этот налет была уничтожена зенитная батарея, которая охраняла мост, и все зенитчики, с которыми часом раньше делились впечатлениями о происходящем. Наш полк тоже понес небольшие потери в людях и технике, но самое плохое было то, что был убит наш командир полка.
На этом берегу мы впервые ощутили, что такое война. Прошло уже много лет, а я всё еще помню во всех подробностях первую бомбежку. Находясь на кукурузном поле, я с остервенением копал ямку и пытался упрятать туда свою голову, нисколько не думая об остальном своем теле. После увидел, что отрывает не только голову, но ноги, руки и разрывает живот. Это первое свидание с войной оставило во мне непреодолимую боязнь бомбардировок с воздуха.
Со временем я привык к свисту пуль, артиллерийскому и минометному обстрелу и переносил это без особых эмоций, а вот авиация всегда на меня нагоняла страх. Через Дон переправились только ночью, так как весь оставшийся день по мосту шли только танки. Подходы к мосту были очень сложными для продвижения. На левом берегу был сплошной песок, а правый поднимался кругами. Преодолев песчаную дорогу и мост, мы оказались на крутом подъеме, и лошади, покрывшиеся пеной, еле тащили с помощью людей наши орудия.
Выйдя на берег, мы увидели безграничную степь, где валялись во множестве трупы лошадей, разбитые повозки и другая техника. Переправившиеся войска здесь подвергались постоянной бомбежке, так как укрыться было негде. К счастью, наш полк избежал этого. Вскоре мы увидели результаты войны. Деревня, мимо которой лежал наш путь, представляла пожарище. Некоторые дома еще догорали, а у большинства торчали только трубы печь. Противник был уже близко, и мы сделали привал, чтоб дождаться результатов разведки.
Вскоре было определено место под наблюдательный пункт, и мы начали копать землю. Земля – сплошной камень. Усердно работая ломом и киркой, мы углубились чуть выше колена. В это время нас посетил начальник штаба дивизии. После недлительного нравоучения он удалился, приказав нам к утру вырыть наблюдательный пункт, как полагается. Руки наши покрылись мозолями и ссадинами, но углубились мы очень мало.
Уже начало светать, когда был получен приказ сменить позицию. Заняли новую. Вдали виднелась станция Нижнечирская, мы же вели бои за деревню, которая находилась рядом, с переменным успехом. Ночью ее занимали, а днем половину деревни вновь захватывали немцы. Так продолжалось дня три, затем был получен приказ переправится на левую сторону Дона и занять оборону. Отходили без паники. Днем держали оборону, ночью отходили на новые рубежи.
С общей обстановкой были мало знакомы и, что происходит, не понимали. Снарядов было мало, поэтому наши орудия редко тревожили немцев. Мы ехали на фронт бить немецких захватчиков, а получилось, что только оборонялись. Сейчас, вспоминая прошедшие годы, кажется, что мы могли бить немцев значительно успешнее, если бы у нас были снаряды в нужном количестве.
Противник рвался к Сталинграду. Все его попытки сбросить нас с занимаемых позиций успеха ему не приносили.
Сейчас, вспоминая прошедшие годы, кажется, что мы могли бить немцев значительно успешнее, если бы у нас были снаряды в нужном количестве
Прошло уже много десятилетий и многое забылось, но вот бой за 74 разъезд помню. Это было первое наше наступление со дня прибытия нашей дивизии на фронт. Происходило это в первых числах августа 1942 года. В это время наши боевые порядки были в нескольких километрах от этого разъезда. Мы получили приказ сняться с занимаемых позиций и спешным порядком прибыть в данный район. Ночью мы начали движение и к утру должны были прибыть на место.
По каким причинам, сейчас уже не помню, мы прибыли туда с опозданием. Там уже вели бой курсанты военных училищ. Не знаю на что рассчитывало наше командование, вводя в бой такие кадры без достаточного вооружения. Прибыв на место, мы встретили разрозненные группы курсантов, которые были основательно потрепаны противником. У немцев были танки и артиллерия, а у курсантов только винтовки, да и то не у каждого. Горестно было смотреть на оставшихся в живых.
Наша дивизия прямо с марша вступила в бой. Местность перед разъездом открытая и нам пришлось в 30 градусную жару вести бой за овладение им. Бой был тяжелый. Немцы укрылись за железнодорожным полотном и оттуда поливали нас свинцовым дождем. Когда подавлялись пулеметные точки, противник выдвигал танки на железнодорожное полотно, а немецкие минометы вели интенсивный огонь постоянно по нам. Немцы, видимо, вели наблюдение с высокого железнодорожного вокзала, и мы решили его уничтожить.
Первый же наш снаряд выбил пристенок между окнами, а последующие разрушили верхнюю часть здания. Минометный огонь стал менее интенсивный. К вечеру мы овладели переездом. Противник отступил, оставив побитые танки и несколько убитых солдат. Мы были удивлены, что так мало убитых, но вскоре увидели свежие могилы, увенчанные касками, а сколько их было там закопано, знали только немцы. После боя наша батарея расположилась в одной из балок вблизи разъезда.
На другой день меня послали в дивизионный обменный пункт (ДОП) заменить поврежденную пушку. ДОП находился в 10 километрах от нас. Подъезжая к ДОП, мы были атакованы двумя самолетами противника и вынуждены были укрыться в карьере, где пережили несколько трудных минут. Несколько раз самолеты на бреющем полете обстреливали одинокую упряжку и четырех человек. Огненной стеной ложились вокруг нас пулеметные очереди с самолётов.
К нашему удивлению, мы остались живы. Возвращаться нам пришлось со старой пушкой. ДОП сменил свое расположение еще утром. Подъезжали к разъезду уже в сумерках, и у меня была одна мысль – найдем ли мы ту балку, из которой уехали утром.
К моей тревоге прибавилось еще и такое событие. Мы ехали с неисправной пушкой к разъезду, а нам навстречу, то есть от разъезда спешили тепловые повозки. На мой вопрос, почему они так спешат, мне отвечали, что разъезд занял немцы. Что было делать нам? Недолго думая, я решил ехать вперед, ища кое-какие приметы, которые я старался запомнить уезжая.
И вот, последняя повозка проехала мимо нас, и мы остались одни среди сгустившихся сумерек. Выстрелов было не слышно в районе разъезда, и мы потихоньку двигались вперед. Переехали железнодорожное полотно и стали соображать: куда ехать?
Видимо солдатское счастье помогло нам. Мы заехали в ту балку, в которой была наша батарея. Обстановка была сложной. Немцы, потерпев поражение в боях за разъезд, конечно, постараются захватить его снова, а у нас поврежденные орудия.
На другой день утром мы заняли боевые порядки и наш наблюдательный пункт был оборудован в степи. Мы толком не знали свой передний край и стремились что-то понять. Установив стереотрубу, мы обозревали впереди лежащую местность. Изредка жужжали пули, но мы мало обращали на них внимания. А зря.
Прошло немного времени и был ранен, стоящий рядом со мной боец. Пуля прошла его насквозь в области груди. Перевязав рану, на бричке он был отправлен в тыл. Мы и не знали, что это место вскоре будет захвачено немцами. Больше мы не видели ни брички, ни своих двух солдат.
Ранняя седина
В одном из боев на ближних подступах к Сталинграду командный пункт нашей батареи располагал в боевых порядках пехоты. Но из-за пересеченной местности с этого места плохо просматривались боевые порядки противника. И вот мне, командиру взвода управления батареи, было приказано найти место и там оборудовать передовой наблюдательный пункт, с которого было бы видно скрытую от нас часть глубокой балки, где располагался противник.
Кругом голая выжженная степь, изрытая мелкими и глубокими балками. Для выполнения этого приказа мне пришлось выдвинуться метров на 300 вперед нашей пехоты. Ночью мы выкопали окоп на трех человек, хорошо замаскировали его, провели кабельную связь и вдвоем остались для наблюдения. С рассветом стали просматривать расположение противника с помощью армейского перископа. Изучая балку, мы обнаружили замаскированные танки. Сообщили об этом командиру батареи.
Вначале все было тихо. Но вот в балке появилось заметное движение, и пять немецких танков с пехотой на броне ринулись на наши позиции. Их путь лежал, как мы прикинули, через наш передовой наблюдательный пункт. Мы чувствовали себя неловко, предвидя свою трагедию заживо быть погребенными под гусеницами танка.
Кругом был дикий ад огня, земля сотрясалась, визжали осколки. Один танк уже горел, подбитый нашей артиллерией, остальные двигались в нашу сторону, а один шел прямо на наш окоп. Мы стали молить Бога, чтобы танкисты не заметили нас. А тем временем танк все ближе и ближе от нас. Мы перестали выдвигать свой перископ и замерли на дне окопа. Что мы могли сделать? На двоих у нас была одна винтовка и пистолет. И танку мы были не страшны.
Напряженный слух уловил лязг гусениц и скрежет металла. Значит немецкий танк совсем рядом. Мы остолбенели. Стоило ему развернуться, и мы бы были заживо зарыты. После небольшой паузы услышали, что звуки от танка стали медленно удаляться. Значит нас не заметили.
Как мы были рады в этот момент, ведь наша жизнь висела на волоске. По телефону нас поддерживали батарейцы, «Держитесь ребята. Сейчас мы его трахнем».Прошло еще несколько мучительных минут, и танк был подбит. Выскочившие из танка немцы, были сразу же убиты огнем нашей пехоты. Вскоре все танки были уничтожены, танковая атака была отбита. Нас поздравили с благополучным исходом боя и благодарили за нашу выдержку и своевременное обнаружение танков. На другой день товарищи заметили первые сединки на моих висках.
Положение на нашем участке фронта мы знали плохо. Кто нами командует, тоже не знали. Мы знали, что говорилось в немецких листовках, которые нам подбрасывали каждый день. Но мы мало верили в то, о чем там было написано. Наше стремление было бить немцев, опыт в этом деле у нас уже был.
Вся беда была в том, что мало было снарядов, а для гаубиц их совсем не было. Возили тяжелые орудия, как обузу. Мы часто меняли свои позиции, но отходили только по приказу. Не было случая, чтобы мы покинули их без него. Отходили по ночам, а днем держали оборону. В этих оборонительных боях у нас были выведены из строя все пушки нашей пятой батареи. Нам дали новые допотопной конструкции. Прицельное устройство у пушек было нам незнакомое.
Начали вести пристрелку, снаряды летели совсем не туда, куда следовало. Корректировка не давала положительных результатов. Нас сняли с передовой для изучения «нового оружия». После нескольких дней учебы были назначены проверочные стрельбы. На стрельбы прибыл командир дивизии с комиссаром.
Наблюдательный пункт был вырыт у нас не в полный профиль, этим был очень недоволен командир дивизии и чуть было не отменил стрельбу. Успокоившись, он приказал открыть огонь. Но когда начали передавать данные для стрельбы в районе, куда должен полететь снаряд, там появилась повозка. Местный житель умудрился проехать мимо оцепления.
Тут же прозвучала команда отставить, а командир дивизии отстранил командира и комиссара полка от своих обязанностей. Командиром полка немедленно был назначен командир второго дивизиона капитан Соколов.
Вскоре мы получили совсем новые пушки и были введены вновь в боевые порядки нашей обороны. В голой степи, изрезанной балками, мы упорно преграждали путь немцам к Сталинграду.
В этой степи было очень мало воды. Колодцы и родники встречались редко. Недостаток воды иногда заставлял пользоваться одним источником нам и немцам. Когда шли набрать воды, то завязывался бой за колодец: или мы, или противник. Воду хранили в бочках из-под бензина, и ничего, пили, хотя привкус бензина ощущался.
Умело маскируясь, мы на наблюдательных пунктах мало несли потерь, но часто гибли по своей недисциплинированности. Так, покидая один из наблюдательных пунктов, мой взвод чуть не потерял сразу трех бойцов. Под вечер был получен приказ покинуть наблюдательный пункт. Так как местность около него была пристреляна немецкими минометами, я приказал – уходить по одному. Все трое ушли, но отойдя метров на пятьсот, собрались вместе и начали закуривать. Сразу же немцы открыли огонь, и осколками мин они получили легкие ранения.
Говоря о Сталинградской битве, почему-то скромно молчат о тех боях, которые велись между Доном и Волгой. Видимо, потому, что обескровленные наши части, не имея достаточно снарядов, а иногда совсем их не имея, вели упорные бои с большим количеством погибших.
В своих мемуарах, которые мне приходилось читать, высокие командиры почему-то описывают бои только в Сталинграде, да и то, когда на фронте произошел перелом. Полк, в котором я служил, все время отступал к Сталинграду. Прошли ряд озер, где потеряли часть лошадей и людей. Попал в плен политрук нашей батареи Иванов.
В разведке
До ближайшего села, через которое должен был пролегать наш путь было километров 6-8. Мы оторвались от пехоты, и нужно было вести разведку самим.
Часов в 10 вечера меня вызвал командир дивизиона капитан Дьяченко, приказал разведать дорогу и узнать, в чьих руках находится село. В час ночи с 10-ю бойцами и местным жителем мы двинулись в путь.
Ехали вдоль лесопосадки. И вот проводник предупреждает о том, что до села осталось пятьсот метров. Я принимаю решение это расстояние пройти пешком. Договорились о сигналах, и я с тремя бойцами ухожу к селу.
Стояла осенняя тишина, и только изредка был слышен лай собак. Огородами мы подошли к крайнему дому и увидели немецкую бричку у соседнего дома. Решили проверить.
Подойдя к дому, приготовили гранаты и быстро вошли в сени. Рывком открываем дверь и видим двух немцев, что-то делающих у стола. «Хенде – хох», – кричим мы и входим в комнату. В этот момент гремит выстрел, и мне обжигает плечо.
Быстро возвращаемся в сени, а в комнату бросаем гранату. После взрыва выскакиваем на улицу. В хате все спокойно, а на улице лай собак и никакого движения. Минут через пять начинают появляться из соседних домов местные жители.
Снова входим в комнату, там два трупа, а на столе стоит телефонный аппарат. Осмотрев помещение, покидаем его, а на улице нас уже ждут радостные местные жители, которые рассказали, что немцы покинули село поздно вечером. Садимся в немецкую бричку и едем навстречу нашему дивизиону. Задание успешно выполнено.
Заняв очередную позицию в голой степи, вскоре встретились с немецкими танками. Было их более десяти. Командир дивизиона открыл стрельбу по танкам с закрытых позиций. После несколько выстрелов с батареи передали, что уменьшить прицел больше не позволяет местность. Тогда командир дивизиона приказал выкатить орудия на прямую наводку.
От нескольких выстрелов, которые оказались точными, два танка загорелись, а остальные повернули в сторону и вскоре скрылись в балке. Мы получили приказ покинуть наблюдательный пункт и перейти на новое место.
Пока мы собирались, батареи отошли, и нам пришлось отходить одним: я и двое солдат. Было уже темно и ориентироваться было трудно. В результате мы вышли в расположение заградительного отряда и чуть было не попали под арест. После проверки документов нас отпустили, и мы пошли искать свою батарею. К нашему счастью, под утро мы ее нашли.
В этот же день начался отход на ближние рубежи обороны Сталинграда. Наш полк занял огневые позиции в районе села Песчанка. Я ушел в пехоту для связи. Командир батальона принял меня очень доброжелательно. Связь была установлена с батареей. Но провод проложили неудачно. Его все время рвали немецкие мины. Местность открытая. Соединять порванный провод было крайне опасно. Выскочишь из окопа, и в ту же минуту летит мина.
Под вечер позвонил командир батареи и приказал мне прибыть на командный пункт батареи, а он уходит на огневые позиции батареи. Взяв в руки провод, я пошел. Вскоре идти пришлось в темноте, и единственным ориентиром был провод.
Но вот из темноты последовал окрик: «Стой. Руки вверх». Я бросился на землю, и в ту же минуту возле меня стояли два наших солдата. Я встал, предъявил документ, после чего они сказали, что посланы уничтожить немецкие танки, которые прорвались в наш тыл. Переговорив, они ушли в темноту, а я стал искать свой провод. Но все мои попытки не увенчались успехом. Пришлось идти наугад.
Судьба привела меня на командный пункт нашего артиллерийского полка. Здесь царило беспокойство и ожидали командира полка, капитана Соколова, он ушел к командиру пехотного полка, которому мы были переданы. В ожидании я узнал, что связи с батареями нет. Комиссар полка Минаев ушел на батареи, и где он, неизвестно. Командиры батареи тоже ушли на огневые позиции, но о судьбе их ничего неизвестно. Я послал последнего связиста на огневую и дал указание периодически включиться и сообщить о своем продвижении.
Солдатское счастье
В один из периодов войны наша оборона проходила на реке Миус. На нашем участке этой обороны были три кургана, а кругом круглая голая степь. От этих курганов были вырыты окопы и другие оборонительные сооружения. На одном из них мы оборудовали наблюдательный пункт батареи, а на двух других – ложные с демаскировкой их.
Все три кургана были пристрелены противником, и он периодически производил их артиллеристский обстрел. Больше всего доставалось ложным наблюдательным пунктам, вскоре оба кургана были разрушены, после чего начался усиленный обстрел нашего кургана.
В эти дни в наш полк приехали артисты. Место для проведения концерта было выбрано в небольшой деревушке, которая находилась не так далеко от нас, и мы решили посетить этот концерт, оставив наблюдательный пункт с разрешения командира батареи, мы ушли на концерт.
Наше радостное настроение было испорчено двумя происшествиями. Во время концерта у одного солдата по какой-то причине произошел одиночный выстрел из автомата, в результате этого были ранены три солдата. В конце представления по нашей деревушке было произведено три выстрела из миномета. До этого сюда снаряды не залетали.
С грустным настроением мы возвратились «домой». Подходя к наблюдательному пункту, мы заметили что-то неладное. Оказалось, наш курган был разворочен и испорчены десять катушек телефонного кабеля. Хорошо, что наши наблюдатели не пострадали.
После всего этого мы решили покинуть курганы и начали искать место для наблюдений за противником. В этом поиске нам помогли пехотинцы, которые указали нам готовый наблюдательный пункт. С него был неплохой обзор местности, занятой противником.
Это был оборудованный пункт, но он пустовал, потому что находился метрах в 200 от расположения пехоты, и ходили слухи, что с него немцы, выкрали наших солдат. Со стороны реки это возвышение обрывалось довольно круто, и наблюдательный пункт был сделан с умом. Он имел окоп Г-образного вида и землянку.
Ежедневный обстрел не приносил разрушений ему, хотя противник не жалел для этого снарядов. Мы укрывались в землянке, которая находилась как бы в мертвой зоне. Однажды, когда мы втроем вели наблюдение из окопа, начался очередной артиллеристский обстрел.
По нам было выпущено много снарядов среднего калибра, к нашему счастью, все они или недолетали, или перелетели нас. Противник с другой батареи начал стрелять крупным калибром, и один из снарядов плюхнулся и лег боком на угол Г-образного окопа, издавая при этом шипящий свист. Бежать нам было некуда, и мы ожидали взрыва. Но вот его звуки стали затухать, а у нас появилась надежда, что он не взорвется. Пережив страх, мы начали постепенно приближаться к выходу, а для этого нужно было пройти мимо злополучного снаряда. Проходя мимо, мы задерживали дыхание, чтобы не потревожить его.
Когда мы вышли из этой ловушки, у нас выступили слезы радости, ведь мы как бы вновь родились. Когда смертельная опасность для нас миновала, мы стали думать, как убрать этот снаряд. После недолгих рассуждений взяли телефонный провод, сделали петлю и после многократных попыток стянули его в ближайшую яму. А случай этот остался в памяти на всю оставшуюся жизнь.
Возвратился командир полка и приказал занимать круговую оборону. Он очень ругал командира пехотного полка. Когда начало светать, мы увидели цепочку немецких танков, которые стояли на некотором расстоянии друг от друга до самого горизонта. Командир полка приказал идти на командный пункт батареи.
Придя на батарею, было получено сообщение, что командир полка застрелился, а вскоре пришло новое сообщение, о самоубийстве комиссара полка. Со мной в это время было два разведчика, с которыми мы стали решать, что нам делать. Решили попробовать пойти вдоль балки, и, может, куда-то выйдем. Вскоре мы встретились с немцами и вынуждены были вернуться. Мы поняли, что окружены.
Вскоре прилетела немецкая авиация и стала бомбить наши позиции. На низкой высоте они сбрасывали бомбы и вели огонь из пулеметов. После взрыва одной из этих бомб наш окоп обвалился, и мы оказались полузасыпанные землей. После бомбежки пошла немецкая пехота захватывать наши позиции. Они в каждый окоп, прежде чем подойти к нему, бросали гранаты. Дошла очередь и до нас.
Гранаты разорвались на краю нашего окопа, существенно оглушив всех троих. Когда мы, как говорится, немного очухались, немцы стояли над нами и автоматами показывали, чтоб мы выходили из своего окопа. Осмотрев нас и отобрав оружие, немцы пнули нам под зад и показали, куда нам идти. Когда нас собрали в большую колонну и повели в сторону станции Воропоново, по нам дала залп наша «Катюша». К счастью, снаряды рвались метрах в пятисот от нас.
Было очень обидно за то, что наша «Катюша» стреляла не по немецкой технике, а по колонне пленных. А ведь пленные то были благодаря бездарному командованию и просчетам командиров. Позже, читая литературу о войне, я узнал, что в этом районе был незащищенный участок, и немцы зашли в наш тыл.
Но как бы ни было, я попал в плен и шел в колонне военнопленных. Нас привели на станцию Воропоново и поместили за колючую проволоку. Здесь нас несколько раз расстреливали, вернее имитировали расстрел, пули летели над нашими головами, а потом обыскали с предварительным предупреждением, что если будут обнаружены оружие, часы, спички и еще что-то, то расстрел.
Затем была заснятая сцена приема пленных. Двум солдатам, нерусской национальности, дали по котелку макарон и заставили их есть и улыбаться, а оператор снимал. После съемок котелки были отобраны, и солдаты были отправлены в общую массу.
Ночью на наш лагерь было сброшено несколько бомб «кукурузниками». Опять же возникает вопрос – для чего? Нас наказывали за просчеты командования.
Утром мы шли по степи в тыл. Сопровождали нас человек десять немецких солдат, которые ехали на велосипедах. Отстающих и падающих пристреливали. Вторые сутки мы не ели и не пили, а идти по степи было жарко.
К вечеру нас привели в пересыльный лагерь для военнопленных. Территория лагеря была огорожена колючей проволокой. Здесь дали нам по кружке пшеницы. Легли спать прямо на землю.
Утром нас начали разделять по национальностям: русские, украинцы, белорусы, узбеки, татары и т.д. этот лагерь был видимо агитационный. В середине дня немцы устроили митинг, на котором провозгласили, что для нас война окончена, и мы все получим работу по специальности. И опять дали по кружке пшеницы. Очередную ночь спали по национальностям.
Утром опять построение по национальностям. В лагерь пришла группа немецких офицеров, среди них были люди в советской военной форме. Снова начался митинг, на котором призывали вступать в русскую освободительную армию. Желающих оказалось очень мало.
После такой агитации крымских татар выпустили из лагеря домой. Всем остальным уже без различия национальности скомандовали разойтись. Пшеницы в этот день мы уже не получили. На другой день рано-рано утром нас повели дальше, и к вечеру мы подошли к железнодорожному разъезду, где нас погрузили на открытые платформы и повезли.
Мы ехали мимо тех мест, где еще недавно проходили ожесточенные бои. Распухшие трупы наших солдат то и дело виднелись по бокам железнодорожного полотна. В районе станции Абганерово все поле представляло могилу танков. Их было так много, что казалось, они собраны здесь для показа. Как позже я узнал уже после войны, что здесь сражались наши курсанты военных училищ, и их полегло здесь тысячи.
Привезли нас на станцию Ремонтная ночью. Построили в колонну и повели в лагерь. Люди стали разбегаться, и тогда немецкие солдаты начали стрелять из автоматов прямо по колонне. Послышались крики и стоны. Многие пленные были убиты. Но вот нас загнали за проволоку, и началась лагерная жизнь.
Лагерь для военнопленных представлял большую площадь, с одним небольшим сараем, огороженную колючей проволокой в два ряда. На двух углах лагеря были построены вышки, где дежурили немецкие солдаты с пулеметами. К лагерю примыкал небольшой домик, где размещалась охрана. По каждой стороне лагеря ходил часовой. Для туалета были вырыты неглубокие траншеи тут же рядом с военнопленными. Воду возили сами военнопленные в большой бочке. Вода была плохая, и вскоре люди стали заболевать дизентерией. Для умерших за лагерем копали ямы, куда их и скидывали.
Если первое время умирали единицы, то вскоре – десятками. Питание давали два раза. Один раз пол-литра жидкой бурды, второй раз – литр. Для меня и это в первые дни было проблемой. У меня не было посудины, куда бы можно было получать это скудное довольствие. Первые три дня подставлял свою пилотку, а потом нашел банку из-под консервов. Давали один раз в день хлеб. Буханка весом полкило на десять человек.
Если первое время умирали единицы, то вскоре – десятками. Питание давали два раза. Один раз пол-литра жидкой бурды, второй раз – литр.
Процедуры приема пищи происходили так. Лагерь был разделен на две половины. В перегородке был сделан проход. Сначала всех сгоняли в одну половину. Около прохода была установлена бочка, куда наливалась похлебка из мякины, совершенно несоленая и похожая на пойло, чем кормят скот. Мы выстраивались в очередь и проходили из одной половины лагеря в другую.
Первому давали буханку хлеба, отсчитывали десять человек пайщиков этой буханки и каждому наливали похлебки. В этом распределении хлеба можно легко остаться и без этого мизерного кусочка. Сколачивалась группа военнопленных из пяти-восьми человек, при делении поднимала бузу и под видом, что тебя не считали, лишала и этого кусочка.
Но еще был вопрос: нужно было чем-то резать хлеб. При пленении немцы за оставленное оружие грозили расстрелом, поэтому мало кто пошел на скрытие ножей у себя при обыске. Я нож сохранил и всегда брался резать хлеб. Благодаря этому всегда имел кусочек хлеба.
Иногда немцы устраивали потехи. Сердобольные женщины приносили в лагерь то сухари, то картошку. И тогда немцы, кидая по кусочку еды за проволоку, наслаждались потасовками из-за него между заключенными, которые давя и уродуя друг друга, старались завладеть им.
Шла вторая неделя моего нахождения в плену. Силы мои таяли. Дни стояли еще теплые, но по ногам было уже довольно прохладно, а в одной гимнастерке, прямо скажу, холодно. При всем этом не давали покоя вши. Значительное время днем я занимался уничтожением этих паразитов, но это был бесполезный труд. Тело жгло, как от крапивы.
Немцы начали нас водить на работы. Чтобы попасть в такую рабочую команду, нужно было как можно раньше занять очередь. Но это не всегда удавалось. Желающих поработать было много, потому что по дороге местные жители давали кой-какую еду. Конвой на работу состоял из немцев в количестве двух на группу военнопленных из 20 человек.
Первое мое участие в работе было в походе за кирпичом. Кирпич находился в двух километрах от лагеря. Нужно было принести три кирпича. Ношу из трех штук я выдержал метров пятьсот, а потом один кирпич бросил. Два кирпича я тоже не смог донести, в результате, донеся до лагеря только один, получил хорошего подзатыльника. Конвоиры обычно уводили и приводили нас по счету. Увели 20 и должны были привести 20, а кто был в этом числе, их не интересовало.
Когда начались побеги военнопленных на работе, то для счета конвоиры забирали любого мужчину, который попадался им по дороге в лагерь. И тут началось частичное освобождение из лагеря мужчин по просьбе родственников. Для этого нужно было предъявить коменданту лагеря фотографию мужчины, которого просили освободить, как случайно попавшего.
Этим воспользовались и некоторые военнопленные, у которых были фотографии. Каким-либо способом они передали свои фотографии женщинам, а те шли к коменданту с просьбой освободить его, как своего мужа или брата. Не знаю, много ли было освобождено таким образом людей, но такие случаи были.
С каждым днем сил становилось все меньше, да и питание, если его можно назвать таковым, ухудшалось.
Однажды вечером в лагерь пришел немецкий офицер и объявил, что командованию стало известно о торговле хлебом военнопленными, значит велика норма, и поэтому с завтрашнего дня норма хлеба уменьшается вдвое.
После моего похода за кирпичом у меня возникла мысль о побеге, но идти далеко за грузом я уже не мог, и это меня сдерживало. Слабость моя достигла уже такого состояния, что после сидения на земле я не мог устоять, так как очень кружилась голова.
Но вот я узнал, что водили военнопленных за камышом на озеро, и я решил попробовать осуществить свою мечту о побеге. На другой день я попал в рабочую команду. И вот мы у озера. Нужно было нарвать пучок камыша и принести его в лагерь. Имея нож, я быстро нарезал пучок и стал отделяться в сторону, а затем бросил его и лег за него.
Так я пролежал некоторое время и услышал выстрелы. Это полицаи собирали нас, чтобы идти обратно. Слыша выстрелы, я не собирался вставать и продолжал лежать. Вдруг слышу выстрел и свист пули над головой. Я притаился и закрыл глаза. Ко мне подошел полицай и, пнув меня ногой, закричал: «Пристрелю». Сказав: «Стреляй», я поднялся. Но выстрела не последовало, ведь я ему нужен был для количества. Я взял в руки свой пучок камыша и пошел к группе военнопленных, направляющихся в лагерь.
На другой день я не пошел на работу, и все думали о том, что, если в ближайшее время я не убегу из лагеря, то наверняка погибну. Умерших с каждым днем становилось все больше и больше. Через несколько дней я снова пошел за камышом и вновь решил испытать свое счастье. На этот раз я нарезал пучок камыша значительно больше и стал опять потихоньку удаляться от охранников.
На другой день я не пошел на работу и все думал о том, что если в ближайшее время я не убегу из лагеря, то, наверняка, погибну. Умерших с каждым днем становилось все больше и больше
К моему счастью, мне попалось углубление, и, осмотревшись я поняв, что охранники чем-то заняты, лег в него, а сверху прикрылся пучком. А дальше повторилось все прежнее, кроме того, что меня не обнаружили, хотя я слышал ругань охранника где-то недалеко от меня. Наконец выстрелы прекратились, и группа удалилась. Полежав еще немного, я начал осторожно осматриваться, вставая из своего убежища. Возник вопрос, куда теперь идти. Решил идти наугад.
Все происходившее для меня казалось сном. Идя по степи, я вскоре увидел на горизонте дома, а потом оказался на поле, где нашел несколько переросших огурцов. Выбрав из них самый хороший, я съел его. От съеденного огурца у меня появились резкие боли в животе, и я подумал, что мне пришел конец. Ходя по полю, я нашел маленький красный помидор, съел его, и мне стало легче.
Моё хождение по полю привлекло внимание одного местного жителя, который подъехал ко мне верхом на лошади и стал принуждать идти в село. Выхода у меня не было. Достав из сапога свой заветный нож, сказал ему: «Мне терять нечего. Если ты подойдешь ко мне, то придется тебя убить».
Это его отрезвило, и он, пообещав мне, что сейчас приведет немцев, ускакал в село. Я же подался подальше в степь и залег в траву. Лежал и думал, что мне сейчас делать, куда идти. Местность незнакомая, да и я еще плохо понимал, что на свободе, пусть эта свобода относительная, но все же не лагерь.
Выбрав направление с учетом того, чтобы как можно дальше уйти от лагеря, отправился в путь. К вечеру увидел село и решил войти в крайний дом. Хозяйка дома дала стакан молока и лепешку хлеба, а ночевать не разрешила. Направила меня к старосте и рассказала, как найти его дом. Время шло к ночи, и я решил пойти. Подходя к дому, увидел около него грузовую немецкую машину.
Настроение мое стало неважное, но я смело вошел в дом. Там, за столом сидел немец, который встретил меня словами: «Вот и гость. Я еду в лагерь и прихвачу тебя с собой». Проклиная себя и все на свете, я ждал своей участи.
Хозяин дома сказал немцу, что он еще успеет это сделать, а сейчас надо выпить. Меня же увел в другую комнату и велел сидеть тихо. Через тонкую перегородку я слышал, как там звенели стаканами, и староста уходил несколько раз, видимо за выпивкой.
Один раз заходила ко мне в комнату хозяйка и знаком показала, чтобы я молчал. Вскоре немец вышел на улицу, завел машину, но вернулся. Значит, за мной. Но этого не случилось. Староста и немец вышли вместе, и я услышал, как отъехала машина.
Вернулся староста и сказал мне, что еле отправил немца. Сначала немец помнил обо мне, но достаточно выпив, забыл о моем присутствии, что и нужно было старосте.
Староста был хороший человек, так как не выдал меня, а по существу спас. Видимо, какие-то обстоятельства заставили его служить старостой, вернее быть. Служил то он людям, а не немцам. После короткого разговора со старостой и его женой, из которого я узнал, что их сын тоже где-то воюет, мне дали поесть и уложили спать на полу. Рано утром у меня со старостой был разговор о том, что делать со мной. Он спросил меня: «Умею ли я шить сапоги или делать перетяжку».
Что я мог ответить, когда в моей жизни, кроме подбивки каблуков, ничего не делал. Но он мне сказал, что и этого достаточно, что скоро к нему придут старосты соседних хуторов, может, кому-то нужен сапожник.
Когда собрались старосты, то мой спаситель предложил меня в качестве сапожника, и один сразу же согласился взять меня к себе. До сих пор не могу понять, поверил он мне или нет, что я сапожник, но, уводя меня к себе домой, сказал, что пока у него нечего чинить, а начнем с мытья.
Хозяйка старосты оказалась очень добродушной женщиной и приняла меня, как сына. Мне был принесен таз и чистое белье, нагрета вода. Вся моя одежда была брошена в печь и сгорела.
Бань в той местности не было, и мылись над тазом. Так сделал и я. Одевшись во все чистое, я стал крестьянским пареньком. Правда, мои штаны были чуть ниже колен и постоянно выпадали из сапог, но это был пустяк, на который в это время никто не обращал внимания.
В этой семье еще была дочка лет пятнадцати и сын, который тоже был где-то на войне. На другой день мы поехали за кизяками. Ехать надо было на быках, и я решил запрячь их в повозку. Когда я подошел к повозке, где уже стояли два быка, увидел две доски, лежащих на земле и соединенных на одном конце длинным стальным прутком. Не зная, что делать с этими досками, я ходил возле быков и думал, как иногда можно попасть в смешное положение. И правда, дочь хозяйки стояла недалеко и смеялась. Потом подошла и показала, как это делается.
Наша поездка прошла благополучно, и к вечеру мы вернулись домой. Снова состоялся разговор с хозяином дома, и он предупредил, что оставаться здесь опасно, ибо село располагалось рядом с дорогой, по которой часто ездят немцы и проверяют хаты.
Утром мы уехали в хутор, расположенный недалеко. В нем было всего пять домов. Из мужчин в нем жил только один полицай. Это был мужчина средних лет, раненый солдат. При знакомстве он мне сразу сказал: «Меня не бойся, не выдам».
На жилье меня определили к старой бабке, а кормить решили всем хутором по очереди. Женщины в хуторе были молодые и озорные и часто незлобно посмеивались надо мной. На другой же день меня взяли с собой в поле на работу, работать не дали, а сказали: пока отдыхай.
Обед мой был даже богаче, чем у женщин, ибо каждая принесла что-нибудь для меня. Домой женщины возвращались с песнями, так уж было у них заведено. Их жизнь в общем-то не располагала песням. У каждой муж был где-то на войне, и о судьбе их они ничего не знали.
Так я прожил в этом хуторе около недели, а потом стали прибывать к нам другие военнопленные, тоже сбежавшие из немецких лагерей, и вскоре нас было уже десять человек. Нас всех кормили, несмотря на скудные припасы самих жителей хутора.
За эти дни я окреп, и когда приехавший староста нам сказал, что немцы требуют регистрации военнопленных, я ушел из хутора. По совету старосты я пошел в богатые районы Ростовской области, ближе к Ставрополью. Днем я шел, а вечером ночевал в каком-либо населенном пункте. Таких, как я, было много, и жители устанавливали очереди для ночлега бродячих военнопленных.
Шел я по проезжим дорогам, ибо каждого пойманного в поле немцы считали партизанами и расстреливали. Идя раз по дороге, я увидел на горизонте что-то движущиеся. Я знал, что немцы имели при себе бинокли и при передвижении просматривали местность, мне не оставалось ничего делать, как продолжить движение.
Шел я по проезжим дорогам, ибо каждого пойманного в поле немцы считали партизанами и расстреливали
Вскоре я различил, что это бричка. Решил повторить уже проверенный мной прием. Однажды, переходя большак, услышал гул моторов, ехала колонна немецких машин. Тогда я отошел к кювету, сел спиной к дороге и снял сапоги, как будто поправляя портянки. Машины шли, не останавливаясь. Солдаты что-то кричали, но я не обращал внимание. И пронесло. Так решил сделать и в этот раз.
Сел на обочину дороги и стал ждать. Бричка с двумя пожилыми немцами и кучером остановились против меня, после чего последовал приказ подойти.
Первый вопрос: «Куда идешь?» Пока я собирался что-то ответить, последовал другой: «Документ». Я сказал, что был под Сталинградом на окопных работах, а документ потерял по дороге. Вид у меня был, можно сказать, жалкий, и переводчик, он же кучер, что-то перевел немцам, а потом на русском сказал, что я иду после окопных работ к матке в Армавир.
Немцы переговорили между собой, один из них что-то сказал переводчику. Он же мне перевел, чтобы я шел в село, которое было уже чуть видно, и явился там к старосте. Сказав, что так и сделаю, медленно пошел дальше. Когда бричка скрылась из виду, я стал смотреть, нет ли тропки в сторону от села.
Увидев тропинку, которая вела в густую пшеницу, быстро зашагал по ней. Уже начало смеркаться, когда я вышел на проселочную дорогу и встретил на ней две упряжки с быками, на которых ехали женщины. Они почему-то обрадовались такой встрече.
Женщины посадили меня в свою колымагу и привезли меня в свой хутор. Здесь стояло несколько домов, а население – одни женщины. Каждая из женщин стала приглашать к себе в хату. Самая бойкая увела меня к себе.
Первым делом меня заставила вымыться. Принесла таз с водой, мыло. «Снимай с себя одежду, мойся и ложись в кровать спать», – сказала она.
Утром мое белье было выстиранным. Хозяйка предложила мне остаться у нее жить. Скоро приедет ее дочь: «будешь зятем». Но это меня не устраивало и, прожив еще несколько дней в этом гостеприимном доме, я покинул этот хутор. Днем я шел от села до села, ночевал в населенных пунктах. Мой путь определялся селами, где были хорошие старосты и не было немцев.
Общее направление держал на реку Кубань, где в это время проходил фронт. Приближалась зима, дни становились холодными и дождливыми. Иногда шел снег. Моя одежда была легкая, и мои хождения пришлось прекратить. В селе Ивановке Сальского района я попросил старосту взять меня на работу. Он взял, направив в одну из бригад. Она располагалась в одном из хуторов, где держали скот этого села. Немцы колхозы не распускали, им было выгоднее и удобнее собирать с них налоги.
Так я прожил в этой бригаде до февраля 1943 года, до разгрома немцев под Сталинградом. Здесь я встретился с передовыми частями Красной армии и был направлен на проверку в особый отдел. Прошел проверку и был зачислен в артиллерийский дивизион 1034 артиллерийского полка на должность командира взвода управления второй батареи.
Саур-Могила
13 августа 1943 года началась Донбасская наступательная операция, в которой наш 1034 артиллерийский полк принял активное участие. Пятая ударная армия, в которую входила 127 стрелковая дивизия, основные усилия сосредотачивала на своем левом фланге в направлении Калиновка, Артемовск. Дивизии предстояла прорвать оборону противника на фронте в тринадцать с половиной километров севернее Куйбышева и выйти на рубеж Степановка, Кутейниково, Алевросиевка.
Наш 1034 артиллерийский полк действовал в районе Саур-Могилы, за которую развернулись ожесточенные бои. Целую неделю мы приближались к этой высоте, с вершины которой в ясный день было видно Азовское море, находящиеся от этой возвышенности на расстоянии нескольких десятков километров.
С ее вершины далеко просматривалось все кругом, в том числе наши боевые порядки. Немцы оборудовали на ней множество пулеметных точек и наблюдательных пунктов. С утра до вечера по высоте были наши минометы, артиллерия вела огонь по танкам, которые временами появлялись из укрытий. «Катюши» давали залпы по невидимой стороне возвышенности. Наше продвижение вперед шло медленно и сопряжено с большими потерями.
Усиленный обстрел дал свои результаты. Мы у подножия высоты. В один из этих дней мне было приказано присмотреть место, как можно ближе к горе, и ночью оборудовать наблюдательный пункт. Под покровом ночи мы отправились выполнять задачу.
Противник вел интенсивный пулеметный огонь, и нам (нас было 5 человек) приходилось часто отлеживаться на земле. Наконец мы определили место и начали рыть ячейку, а стрельба усиливалась. Неужели нас заметили?
Вырыв ячейку для двух человек, установили проводную связь с командиром батареи, и нас двоих замаскировали в ней. Оставалось ждать рассвета. Начало светать. И вдруг стало тихо.
С помощью перископа осматриваем местность. Наша пехота, боевые порядки которой находились позади на метров пятьсот, стала немного выходить из окопов и пошла вперед.
Доложив командиру батареи о происходящем, мы стали ждать дальнейших указаний, а в это время наши солдаты уже поднимались на склон.
Мне стало тоже интересно посмотреть гору. Получив разрешение от комбата покинуть свой наблюдательный пункт, я вместе с пехотинцами начал подниматься по склону и в числе первых достиг вершины Саур-Могилы. На вершине наткнулся на немецкую землянку. Около нее лежал большой узел, завернутый из плащ-палаток. Развязав его, увидел труп немецкого офицера. Быстро ушел от находки.
Меня интересует обратный склон, который нам был невидим. Иду туда. Весь склон в больших и малых воронках. Наша артиллерия поработала неплохо. Везде лежат трупы немцев, есть даже целыми группами. Вижу впереди большую воронку от бомбы.
Осторожно подхожу к ней и вижу живого немца с ручным пулеметом. Я зашел с тыла, и он меня не видел. В моем кармане была ручная граната. Недолго думая, я закричал: «Хенде хох» и вскинул руку для броска. Немец бросил пулемет и поднял руки.
Тогда я взял немца на прицел своего автомата, заставил его обернуться и вывернуть карманы. В его карманах оказался перочинный ножик, зажигалка и губная гармошка. Забрав содержимое, я повел его в расположение командного пункта батареи.
Проходя через боевые порядки нашей пехоты с пленным немцем, я почувствовал непреодолимое желание некоторых солдат и лейтенанта заиметь пленного. Я был один, а их много, и я решил снова использовать гранату. Мои нешуточные намерения отрезвили их, и они расступились, дав нам выход из окружения. Вскоре мы были уже в расположении своей батареи, и нам ничего не угрожало.
Пленный дал ценные сведения и сообщил, что был оставлен для прикрытия отходящих немецких частей. Прошедшая ночь была последней операцией по освобождению Саур-Могилы от немецких захватчиков. Это произошло 30 августа 1943 года.
До конца войны было еще далеко, но мы чувствовали, что победа будет за нами.
В этой должности я принимал участие во всех боях нашего полка по освобождению Донбасса от немецких захватчиков. 25 декабря 1943 года при подходе к городу Житомир был тяжело ранен и контужен от взрыва противотанковой мины. После нескольких месяцев нахождения в госпиталях, в апреле 1944 г. получил инвалидность второй группы, был снят с воинского учета и отправлен в отставку.
